Глава 70

-Надо отпустить…- Моргана нарушает удушающую атмосферу словом, которое бьет сильнее, чем тишина, чем крик, чем вой и рык отчаявшегося и потерявшего всё в один миг рыцаря. — Надо отпустить…

Ланселот сжимает мёртвую Гвиневру в своих объятиях, обезумев от горечи, он смотрит лишь перед собой и гладит ее по волосам. Для него нет ничего важнее. Для него больше ничего уже нет.

-Надо отпустить, — Моргана крепнет убеждением. Она понимает, что сейчас испытывает Ланселот, но она не может позволить ему сойти с ума и умереть от горя. Не может!

Он не подчиняется ей. Едва ли он вообще слышит голос феи. Лея тоже так и замерла у стены, боясь пошевелиться, словно надеясь, что все сон и только случайное движение заставит её изменить это мнение.

-Ланселот! — Моргана не выдерживает. Она толкает его в сторону, и тело рыцаря безвольно падает на бок, он выпускает Гвиневру и не делает попытки подняться, лишь устало закрывает глаза.

Моргана присаживается рядом с ним на колени, бросает слугам:

-Унесите тело девушки в усыпальницу. Пусть ее похоронят завтра.

Ланселот не делает попытки помешать словам Морганы, или разрушить ее деяния. Он лежит, не пытаясь сопротивляться силе, и только молится про себя на собственную смерть.

-Ты обещал мне…- шепчет Моргана, — ты обещал мне защитить моего сына. Ты нужен… ты очень нужен.

От стены тихо отделяется Лея, подходит к уцелевшему в минуты трагедии кубку с вином и наливает себе полную чашу, выпивает залпом, наливает вновь…

-Пожалуйста! — в отчаянии Моргана едва не теряет сознание. — Пожалуйста, будь сильным. Будь сильнее меня! у меня нет больше сил…

Это действует. Слабо и неубедительно, но происходит движение. Ланселот открывает глаза, смотрит в пустоту, навеки — до конца дней его утратившую жизнь Гвиневры.

-Пожалуйста…- Моргана выдыхает через силу. Она сама не может точно сказать, к кому обращается — к Ланселоту или к высшей силе, с чем именно связана ее просьба, о чем, но она плачет, слезы бегут по ее щекам.

Ланселот приподнимается, мутным взором оглядывает все вокруг, замечает погром, тело Тамлин, Лею, стремительно напивающуюся у стола, и безжизненно замечает:

-Тебе нельзя, Лея.

Лея швыряет на пол кувшин с вином, во все стороны летят брызги вина и черепки. Моргана инстинктивно закрывается от них, но осколки не долетают до нее. Ланселот сидит, глядя перед собой. Лея пьет, пытаясь забыться, Моргана закрывает лицо руками… мрачная картина. Картина общей, внезапной и нелепой боли, стечение обстоятельств, которого не должно было быть. Судьба, которая жестока… судьба, которая уродует.

Боль сопровождает человека в любви и ненависти, она следует за ним по пятам, то становясь сильнее, то почти отступая. Но бывают моменты, когда боль становится тобой, когда грудь разрывает от каждого вздоха, от каждого движения, от каждого случайного касания к своей, почему-то живой, плоти.

Почему мир не кончается в эту минуту, когда боль заполняет его? почему мир не сжимается до чёрной точки, не останавливается? Почему еще может существовать что-то, кроме боли? Почему кто-то еще может существовать, если она…молодая и прекрасная, любимая женщина пала по нелепому плетению судьбы? Сраженная королева, вышедшая из несчастного детства так рано в гораздо более несчастную жизнь умерла, а все…все! — остались.

Почему мир не оборвался, не рухнул так, как рухнуло, обрываясь, сердце? Почему, Господи, она?

-Пожалуйста…- чей это шепот? Шепот или крик? В ушах закладывает от этого голоса, но чей это голос?

-Пожалуйста…- голос повторяет, голос настойчиво требует или просит, но чего? От кого он жаждет ответа?

Приходит осознание, от кого. Надо ответить, надо отреагировать, надо узнать, кому принадлежит этот голос.

С трудом Ланселот поднимает голову, что мгновенно потяжелела от тумана и этого кошмарного сна. Он поднимает голову и видит встревоженные ярко-зеленые глаза, вглядывающиеся в него. Эти глаза моргают и темнеют…

Почему-то в этой темноте Ланселот узнает, кому они принадлежат, гораздо быстрее. Мысли как змеи, шевелятся тяжко, надрывно, царапают что-то когтями. Как же ее…

-Моргана? — неуверенно спрашивает Ланселот, и пытается понять, где находится. Пытается узнать, где кончился его мир.

-Да-да…- чьи-то руки на его голове, на его щеке. Руки холодные. Руки смерти. Чьи-то слезы — горячие и жгучие льются на его грудь, промачивая рубашку. Что-то живое жмется к нему…

Еще одна пара рук. Чуть теплые, но живые, гораздо более живые, чем руки Морганы, взгляд…

Ланселот вспоминает и её.

-Лея…

Единение боли. Общей боли, потери, которые преследуют каждого из них, потери и горечь, что не отступают, присыпают пеплом живые сердца, вырывают струны из душ, чтобы плести из них саван для еще бьющейся в агонии плоти.

Единение боли. Единение слез. Приходит и голос. Голоса. Разные. Обрывки фраз, обрывки чего-то недосказанного раньше, невысказанного давным-давно.

-Я больше не могу…

-Гвиневра…

-Сестра…

Голоса сплетают хор распятых ангелов, и странно звучат эти обрывки фраз посреди грязной, опротивевшей, омраченной смертью, осквернённой предательством комнаты.

Моргана, которая так и не смогла полюбить Гвиневру по-настоящему, как сестру, чувствует, что ее сердце обливается кровью и болью. Она не любила Гвиневру, считая ее слишком глупой, наивной и молодой, но именно эта молодость, эта наивность и почти что восторженная глупость, не должна была встретиться со смертью. Моргана убивала, и видела смерть. Моргана травила, но…

Она не видела смерти молодости. Леди Эллен, что однажды встретилась ей в каморке, была уже мертва. А Гвиневра умерла у нее на глазах, и, как уже поняла Моргана, умерла из-за дикого стечения обстоятельств, помешав умереть самой Моргане.

Моргана не любила Гвиневру, но теперь, когда она перестала дышать, когда боль забрала ее — жестоко и коварно, на пороге счастья, готова была завывать от жалости к ней.

Лея всегда знала, что ей быть служанкой у сестры и не более. Она понимала, что никогда не откроет ей тайну их родства, но привязалась к королеве…к павшей королеве. И привязанность эта стала взаимной. Она многое знала о Гвиневре, пожалуй, лучше Ланселота, знала так, словно знала себя. Лея не мыслила себя отдельно от Гвиневры уже давно, а теперь, в душе словно опустело наполовину.

Опустело навсегда.

Ланселот любил Гвиневру так, как не любил больше ничего и никого. Он на многое пошел, чтобы добиться ее любви, готов был и умереть, и быть навсегда презираемым, и бесчестье, и поражение для него не были страшны. Потеря же этого взгляда, потеря ее рук… предательство — жуткое и ненавистное всей душой — вот что было самым жутким кошмаром, и, как по коварству жизни, кошмаром свершившимся. У них было мало времени для любви и для счастья, много времени для надежд и совсем ничтожен был миг их соединения.

Любовь, начавшая путь свой в условиях земного пути, ушла в небесный мир, и Ланселот верил, что она будет ждать его. Будет ждать…

И однажды он придет за нею. Придет к ней. Их путь станет тогда одной дорогой к чертогам вечности, которую они примут на двоих. Там…за линией белого счастья.

Никто из них не вспомнил об убитой Тамлин, о той, что разрушила всё своим появлением, совей местью, своей ошибкой. Она умерла и забылась, оставив после себя неизгладимый след. Лея ударила ее и даже не вспомнила бы сейчас, почему ее руки и одежда заляпаны кровью, и что это вообще за тело лежит у стены.

Жизнь Тамлин кончилась рано. Она совершила то, чего не должна была совершать. Она поддалась порыву разъедающей ярости, но не предусмотрела и половины последствий. Тамлин осталась у стены с проломленной головой…

Ее даже не презирали. Ее не проклинали. С ней случилось нечто хуже — она прожила свою жизнь так, что даже на ее смерть никто не отреагировал. Она стала пеплом собственного преступления…

***

-Как-то я себе Грааль по-другому представлял, — Мелеагант не скрывал своего разочарования, когда к его ногам упала обескровленная жертва и открылся долгожданный проход к Святая Святых…

Пустая комната, усеянная, где истлевшими, где еще свежими костями, черепами по полу, а в центре — постамент, накрытый бархатным покрывалом, на котором стоит серебряная чаша самого простого качества, без камней, с грубым узором и двумя ручками по бокам.

Мелеагант спокойно прошел по костям, не замечая противного хруста, справедливо полагая, что храбрецы, что приходили за Граалем, должны были рассчитывать на то, что кто-то пройдет однажды по их телам.

-А что тебе не нравится? — возмутился Голиард, перешагивая через поверженное юное тело, кровь которого открыла им путь сюда. Голиард знал все ловушки этого хранилища, знал все ходы, и потому их безумная кампания удавалась без проблем. Проблема Голиарда была в вечном проклятии, оборвать которое могло только появление того, кому Грааль подчинится. Голиард водил сюда многих — молодых и старых, мужчин и женщин, даже детей, но Грааль, едва коснувшись их рук, сжигал их к черту…

Оставляя лишь кости, которые усеивали пол.

-Да даже мои кубки в землях Горр украшены богаче! — Мелеагант усмехался и Голиард вздрогнул. Он водил сюда сотни людей, но каждый трепетал от страха или храбрился, а Мелеагант вел себя так…как обычно. Он не выдавал своего нервного напряжения, если оно вообще было в нем, конечно. Для него прогулка за Граалем была словно поездкой на охоту. И от этого было жутко.

-Ну, — Голиард подавил странное смятение, овладевшее им, — знаешь, когда я его создавал, там по срокам для красоты уже не успевали. Главное, что сосуд отлить хоть успели.

-Да-а, — Мелеагант покачал головой, — это безумие. Какие еще артефакты древности на деле не то, как о них говорят? Что дальше? Выяснится, что Философский Камень — это обычный булыжник?

-Ну, тебя, — обиделся даже Голиард. — Суть в содержании, а не в украшении.

-Сдаюсь, — Мелеагант рассмеялся, легко и беззаботно. — Что дальше, веди меня, о, пастырь мой!

-Надеюсь, ты все-таки недостоин Грааля, — отозвался Голиард, — это просто ужас. Ты невыносим. Так, возьми бутыль с остатками крови…

Мелеагант покорялся его словам беспрекословно, и даже оставил свои насмешки и придирки, он был спокоен, и казалось, что ни одна струна в его душе не дрожит от волнения. Голиарда же вдруг начали одолевать сомнения. Он представил, что Грааль вновь сожжет потенциального Господина своего и тогда…

Голиарду снова жить. Голиарду снова искать. Снова страдать.

-А теперь возьми его…- голос Голиарда прозвучал сухо и хрипло. — Возьми…

Он сам трясся от нервной дрожи, уже уверяясь в том, что и сейчас все будет так, как раньше бывало. Вот сейчас все засветится, все задрожит и Мелеагант падет, сожженный Граалем.

Мелеагант спокойно протянул руку к Чаше, не замечая, как Голиард кусает до крови губы, чтобы хоть как-то держать себя в руках этой тонкой болью.

Мелеагант взял Чашу за обе ручки, протянув к Граалю и вторую руку. Он был спокоен. Целый миг — долгий и тянущий, ничего не происходило.

Затем…

Проклятый свет вырвался из Чаши и Голиард вскрикнул, представив, что Мелеаганта сейчас этот свет сожжет и горка костей — это все, что останется от короля Камелота. Но…

Было не так, как прежде. Было не так, как всегда.

Проклятый свет вырвался из Чаши и прошел сквозь Мелеаганта. Тот вскрикнул от боли, когда этот свет прошел через правую часть его лица, что-то меняя в нём…

Кожа побелела…и стала больше походить на кожаную маску. Правая часть его лица превратилась в самую настоящую маску! Голиард смотрел во все глаза, пораженный зрелищем. Левая часть лица осталась без изменений. Зато в правой…словно невидимая рука очертила его глаза и половину губ, вычертила черным углем скулы…

Это было жутко. Это было завораживающе. Мелеагант не выпустил Чашу, и хоть кривился от боли, более не произнес и звука.

Зато свет прошел сквозь Мелеаганта и оставил будто бы на правой половине лица маску, но на глазах изумленного Голиарда, маска снова стала обычным лицом, обычной кожей и чертами, и теперь Мелеагант остался без измененного облика…

Зато свет приближался к Голиарду. Он достиг его, вошел в сердце, освобождая. Освобождение тоже приходит через боль и Голиард не поверил даже, что крик, разрывающий залу, это его собственный крик.

Голиард не представлял даже в самом жутком сне, как это больно — сгорать.

***

Прощание было тяжёлым. В этот день, как назло, выглянуло последнее в этом сезоне солнце. Как назло, было жарко и жутко тесно в траурных облачениях.

Тело Гвиневры предали земле. Ни Моргана, ни Ланселот, ни Лея, ни появившиеся в покровах магии Мелеагант с Лилиан…никто не мог произнести и слова, потому что говорить можно было о многом, но ни одно слово не стоило той жизни, что уходила навсегда.

Наверное, Моргане тяжелее дались только похороны Мерлина. Она не любила Гвиневру, но никак не могла отойти от ее смерти. Даже Лея уже понемногу отходила, изменяясь на глазах. В ней зародилась жизнь, и угроза ее собственной была снята Леди Озера, которая делала вид, что снисходит…

Но Моргана не обманывалась. Она видела, как Леди Озера смотрит на своего приемного сына, и заметила однажды, что эта жестокая, нечеловеческая сущность, взъерошила ему волосы, пока рыцарь, вымотанный горем, задремал…

Она сделала это, проходя мимо, как бы случайно, а Моргана увидела случайно, заявившись к Ланселоту с обедом и замершая в дверях, поразившись зрелищем.

Леди Озера угадала ее присутствие, развернулась и с очаровательной улыбкой сказала:

-Расскажешь ему — убью на месте!

Моргана только хлопнула глазами, а Леди Озера, проведя последние излечения Леи, в тот же день и отбыла. Моргана честно промолчала, хотя так и порывалась хоть как-то подбодрить Ланселота, и хотелось, очень хотелось рассказать ему, что о нем заботится не только она, Моргана.

Ланселот же, пробудившись, увидел Моргану и после недолгой стычки, в которой фея резкими выражениями убеждала рыцаря съесть хоть что-нибудь, сказал:

-Мне снилась мать. Как будто я снова маленький, как будто я заснул у неё на коленях, а она взъерошивает мне волосы… глупо, правда?

Он попытался улыбнуться, вышло неубедительно. Моргана посмотрела на его вытянувшееся, осунувшееся лицо, на круги под глазами и вместо ответа, молча, взъерошила ему волосы, как леди Озера…

Ланселот вздрогнул, Моргана с трудом сдержала слёзы.

Лея понемногу приходила в норму. Она часто задумывалась, глядя в пустоту перед собой, и с рассеянной улыбкой поглаживала живот. Она жила мыслями не в прошлом, не в своей юности, не в своем детстве. Первый раз Лея смотрела в будущее и видела в нем что-то, доступное только ей.

Лилиан, приехав на прощание с Гвиневрой, долго шепталась с Леей о чем-то, после похорон. Моргана проходила мимо, когда заметила их, склонивших друг к другу головы, обсуждающих что-то с радостной, почти восторженной яростью…

Увидев фею, девушки замерли, замолчали. Моргана грустно улыбнулась — она понимала, что стала для них теперь совсем далекой, они сблизились в доме Мерлина, насколько могли, но Моргана всегда была отдельно. Потом выживание у Артура, переворот — это сблизило их еще, но снова, не настолько близко, как могло казаться. А теперь ничего, кроме Гвиневры и Артура, умерших с разницей в несколько дней, не объединяло их…

Лилиан ощутила неловкость и сказала торопливо:

-Мелеагант собирается короновать меня, как свою жену!

Моргана прислушалась к себе, и ощутила только ничего… ей не было дела уже до того, что творит Мелеагант, здесь, в Корнуэл, у нее был свой мир, мир из пепла и тихой тоски, разделенный с Ланселотом и Мордредом. Но она понимала, что за Лилиан можно не переживать. Улыбнулась уже по-настоящему:

-Я поздравляю тебя, Лилиан. Сердечно поздравляю.

Лилиан сконфуженно кивнула:

-Спасибо, Моргана! вы приедете на мою коронацию с Ланселотом?

Моргана покачала головой:

-Не думаю, Лилиан. Нам сейчас не до того.

Лилиан и не настаивала. Моргана же, выходя уже от этой комнаты дальше, вдруг подумала, что очень просто решила вдруг и за себя, и за Ланселота. Очень просто, не задумываясь даже, имела ли она такое право.

Она решила это уточнить у самого Ланселота и нашла его в компании Мелеаганта. Тот приветствовал Моргану и закончил, уже обращаясь к Ланселоту:

-Вы выдержите это, вы обязаны. Мой двор к вашим услугам…

-Выдержим, — безжизненно отозвался Ланселот. — Мы все выдержим. Я обещал. Я поклялся.

Мелеагант помолчал, изучая осунувшееся лицо рыцаря, и вдруг промолвил:

-Я собираюсь короновать Лилиан как свою жену. Не хотите проехаться до столицы, развеяться?

Моргана открыло было рот, чтобы сказать, что она думает по этому поводу, но Ланселот также безжизненно отозвался, опередив ее:

-Не думаю, Мелеагант. Нам сейчас не до того.

Моргана закрыла рот, раздумав спорить или влезать с замечаниями. А зачем, если они с Ланселотом достигли редкого согласия?

-Тогда вот еще…- Мелеагант испытующе глянул на Моргану, удивившись ее молчанию, — Лея… она излечена ведь? Излечена. А Лилиан… ей одиноко без кого-то родного, знакомого. Я подумал, раз…

-Если Лея согласна, пусть едет, — отозвалась Моргана, переглянувшись с Ланселотом, и угадав его мысли, и про себя ни разу не сомневаясь, что Лилиан уедет.

Помолчали еще немного. Наконец, Мелеагант, как бы, между прочим, сказал:

-Грааль привезен в Камелот. Его удалось достать.

Ланселот пожал плечами:

-Я не сомневался, что вы это сможете, ваше величество.

-Я тоже не сомневалась, — сухо и тихо вставила Моргана.

Мелеагант с удивлением взглянул на них — Грааль не был мечтой для этих двоих, но все-таки, так обыденно реагировать на то, что Грааль хранится теперь в Камелоте? Грааль, о котором грезил Мерлин, Артур, Утер и многие другие? Это было непонятно Мелеаганту, он не заметил, что Моргана и Ланселот утратили в один миг что-то от самих себя и превратились в совершенно

других, понятных лишь друг другу людей. Даже Мордред в эти дни вел себя тише, он не просыпался по ночам, сладко спал, позволяя Моргане забываться чуть дольше во сне. Он словно бы понимал, что сейчас Моргана не настроена воевать с его явно буйным нравом, и пошел на мировую…

А Лея действительно уехала вместе с Лилиан и Мелеагантом. Теперь в Корнуэл ее не держала близость к Гвиневре, а Моргана — явное напоминание о смерти сестры, о том, что Гвиневра пострадала из-за нее, из-за этой феи тяготили ее. Вдобавок, в Камелоте у Леи могла начаться новая жизнь. Здесь, в Корнуэл, жизнь была сонной, она умирала, она отдыхала…

В Камелоте — шум и интриги, балы и молодость, которой не успела насладиться по-настоящему Лея. Она увидела, как смерть забрала жизнь Гвиневры и поняла, что не жила сама еще. И захотела жизнь. И отчаянно вцепилась в возможность поддаться за этой жизнью и Мелеагант с Лилиан вняли этой безмолвной просьбе и увозили ее по дорогам.

По дорогам, что знали всё.

Лея ехала навстречу новой жизни. Ланселот и Моргана молча, провожали ее карету, мчавшуюся по пыльным дорогам навстречу новому, стояли. Обдуваемые ветром…

И тогда Ланселот спросил то, о чем не спросил больше никто:

-А что…с той?

Моргана вздрогнула. Сразу поняв, о какой «той» говорит Ланселот. Конечно же — Тамлин. Пришлось признаваться:

-Я распорядилась похоронить ее… тут есть крестьянское кладбище. Без отпевания, конечно, без прощания, но как-то…

-Правильно, что похоронила, — тихо отозвался рыцарь.

И они в молчании стояли дальше на балконе, глядя на дорогу, в которой уже нельзя было разглядеть карету Леи. Стояли, пока в комнате, за их спинами не заплакал проснувшийся Мордред. Не сговариваясь, послушно склонились над колыбелью…

Будут проходить годы, будет идти время, и мир станет меняться, как менялся прежде.

Мелеагант покажет себя правителем жестоким, но справедливым и мудрым. Он расширит границы Камелота еще и еще, пойдёт войной на саксонские племена и племена наемников, начнет законную торговлю с Седыми Берегами и многое еще сделает в своём королевстве и за пределами его.

Иногда лишь он будет задумчиво останавливать свой взгляд на странной, неприглядной Чаше, что будет стоять в его кабинете и усмехаться. Эта Чаша не будет ему нужна для питья или для украшения, она будет слишком невзрачной и серой, станет стоять так, словно не нужна здесь совсем, но никто не посмеет тронуть ее. Иногда Мелеагант будет вспоминать с откровенным скорбием и печалью Артура. Потому что с Артуром принц де Горр и король Камелота игрался, а дальше у него не будет врагов, с которыми можно разыгрывать партии и интриги. Дальше будет кровь и открытое противостояние, куда более грубое, менее смешливое. Но чаще Артура Мелеагант будет вспоминать Уриена, и иногда ему будет казаться, что он видит его тень, и

Мерлина, и уже по-настоящему разговаривать со своим Наставником, приходящим из мира Духов.

Мелеагант будет состоявшимся правителем, о котором народ, получивший идею и цель, будет говорить восторженным шепотом и радостью. Его нарекут Спасителем Камелота, и лишь пьяные редкие языки будут усмехаться его деянию, да вспоминать кровавые дни, или шептаться о том, что Мелеагант продал душу и вокруг него прыгают черти…

Но их будут высмеивать. Всех этих пьяниц, что были зорче. Чем нужно. А наутро или через утро, этих громко говоривших будут находить в канавах, как следы ночных преступлений и слишком буйного нрава, как свидетелей чьей-то драки.

Лилиан будет опорой для своего короля и мужа. Она будет знать, что о ней шепчутся при дворе и недолюбливают, но в народе ее полюбят, ведь Лилиан станет излечивать бедных и ненужных никому, будет одаривать и щедротами, и лаской, и улыбкой. И только взгляд ее будет слишком уж тоскливым, да к платьям своим она привыкнуть так и не сможет…

А еще она никогда не будет влезать в политику Мелеаганта и ни за кого не станет просить у него, хоть с этой просьбой ее одолеют не одну сотню раз. Лилиан посвятить себя служению народу, но служение это будет ее собственным, Мелеаганта она не разлюбит, и будет поддерживать, но не станет вмешиваться в его дела. И запретит это для единственной дочери своей — Ламир, что едва ли не с самого рождения проявит магические способности и будет прорываться в дела отца. Надо сказать, что Ламир добьется своего и еще в ее подростком возрасте Лилиан придется со вздохом признать, что ее дочь пошла характером в отца, жаждой знаний тоже в него, а вот у самой Лилиан она приняла внешние черты и небольшие задатки целительского дара…

Которые, впрочем, обнаружились случайно, после того, как Ламир, стащив чьи-то доспехи, попыталась проникнуть на рыцарский турнир.

-Это твоя дочь, — мрачно сказала Лилиан, глядя на темноволосую Ламир, которая умудрилась сама почти полностью залечить свои увечья, но так и не вскрикнула, не всхлипнула, когда ей нанесли их.

-Да ладно, — Мелеагант улыбнулся, — нарядим ее в платье получше, да сдадим какому-нибудь принцу, пусть у него голова болит.

-Я в платье не полезу! — обозлилась Ламир. — И за принца не пойду!

-Это твоя дочь, — Мелеагант расхохотался…

Что до Леи, то она действительно прижилась во дворе при Лилиан. Часто помогала ей излечивать страждущих, и жила тихой, своей, счастливой жизнью. У нее родилось двое детей: Уриен и Эллен. Уриен, наверное, впитал в себя все черты графа Мори, который не был его отцом, отдав лишь ему свое имя…

Уриен стал рыцарем раньше всех юношей своих лет, он был любимым гостем у Мелеаганта, вошел в совет, легко вовлекался в игрища со смертью, безумствовал на поле битвы и веселился на празднествах. Даже что-то общее было в их чертах внешних с графом Мори, словно природа пошутила над кровью Пендрагона и дала юноше черные, как смоль, волосы названного брата короля, его же насмешливую улыбку и пронзительный взгляд — смелый и решительный.

-Ты еще влюбись в того, в кого не надо, и будешь точно, как Уриен Мори! — как-то за ужином беззлобно пошутил Мелеагант и побледнел, заметив, как быстро переглянулись Уриен и Ламир, оба покраснели и опустили глаза в свои тарелки.

Лилиан тоже это заметила и залпом осушила свой кубок с вином, боясь представить, что будет…

Что до дочери Леи — Эллен, та выросла тонкой и гибкой, как Лея, такой же ящеркой, и вот в ней угадывались уже черты не только Леи, но и Артура. Его разрез глаз, его нос, его губы. Эллен занималась травами сначала, как Лилиан, но потом бросила, попробовала себя в танцах, как мать, но тоже оставила это. В результате, Мелеагант, с дикими сомнениями и мрачными предчувствиями отрядил Эллен в придворную жизнь, и она быстро наводила порядок в существовании замка, расцветая и явно наслаждаясь своим положением…

Моргана и Ланселот жили в герцогстве Корнуэл и довольно мирно… Моргана изучала что-то новое, много читала, Ланселот занимался хозяйством. Иногда оба они приезжали в Камелот, по приглашению Мелеаганта, но больше не лезли ни в какие интриги и избегали придворной службы на постоянной основе. Если требовалось что-то провернуть, создать, написать, навести порядок, они помогали, но возвращаться в Совет или ко двору, избегали.

Много говорили и между собой, часто ходили к могилам Артура и Гвиневры, три раза в год посещали могилу Мерлина и могилу Уриена Мори. Жили так, как могли бы жить совсем близкие люди, прошедшие через многое в своей жизни, научились понимать друг друга с полуслова и полувзгляда, хотя оба не оставляли привычки подшучивать друг над другом.

Например, Ланселот как-то принес в спальню Морганы ночью сову. И сложно сказать, кто был в большем ужасе, сова, заснувшая днем в совятне, а ночью оказавшаяся внезапно в комнате, или Моргана, проснувшаяся от жуткого «угх»…

Месть не заставила себя ждать долго. Ланселот как-то проснулся и подумал, что его парализовало… оказалось, что фея пришила его ночной костюм к кровати, в чем созналась сразу. Правда, оказалось, что разрезать нити было не так легко, когда руки трясутся от смеха, да и сам Ланселот знатно повеселился. Пришлось вызывать служанку…

Та долго и мрачно смотрела на них по очереди, но выполняла требуемое. Потом все слуги и крестьяне долго перешептывались, продолжая гадать, кто этот Ланселот и муж он Моргане или не муж, а может брат или еще кто…

Мордреда они воспитывали вместе. Ланселот обучал его мечу и стрельбе из лука, бою ближнему и дальнему, Моргана учила языку, истории, географии, философии, логике и магии. Оказалось, что у Мордреда есть одна маленькая особенность…

Его безоговорочно слушались любые животные и травы ластились к его рукам и ногам.

-Друидом, что ль, будет? — напряженно размышлял Ланселот.

-Сплюнь, дурак! — прошипела Моргана.

Но вскоре подтвердилось ее смутное опасение. А еще оказалось, что Мордред иногда видит за спиной Морганы «человека с ярко-зелеными глазами, седыми волосами и мантии…он корчит рожи»

 Моргана и Ланселот, первый раз, услышав такое, развернулись синхронно. Но никого не увидели.

-Он же прямо перед вами! — волновался семилетний Мордред.

-Нет тут никого! Ты толь…

Договорить Ланселот не успел, из пустоты ему в лоб прилетела шишка. Прямо в центр. Моргана до обидного громко захохотала, но в следующее мгновение, у ног феи развернулся корень дерева и…очень ласково коснулся ее обнаженной щиколотки.

Означенная фея завизжала. Теперь смеялся один Мордред.

-Ну, Мерлин…- Моргана погрозила пальцем в пустоту, — ну…погоди!

Без проблем тоже не обходилось. Мордред, едва осознав себя живым, и начав говорить, упорно называл Ланселота папой, что не было правдой.

Моргана тайком отучала Мордреда от этого, но упрямством ее сын пошел в Артура, и оказалось, что переучить этого маленького чертенка невозможно.

-Он не отец тебе, — убеждала Моргана, задыхаясь от сдерживаемых слез. — Твой отец умер, когда ты был маленьким. Совсем маленьким.

Мордред соглашался, но завидев Ланселота, тянул к нему руки и называл отцом.

-Ладно, — сдался Ланселот. — Моргана, отстань от ребенка. Пусть зовет, как хочет.

И стоило Моргане отстать, как Мордред мгновенно перестал называть Ланселота отцом. Во всяком случае, на людях, при Моргане. Когда же он оставался один на один с Ланселотом, и никто не мог их подслушать, например, когда рыцарь укладывал его спать, Мордред тихонько обнимал его за шею и называл папой. Каждый раз у Ланселота что-то обрывалось в сердце, но он не возражал.

И Моргане не говорил, сохраняя маленькую тайну. Но он решил быть честным с Мордредом и сказал ему однажды, когда тот уже подрос:

-Твой настоящий отец — Артур Пендрагон. Он…

-Я должен был его убить, но он умер, — спокойно перебил Мордред и посмотрел на Ланселота взглядом Морганы. — Я знаю. Я теперь не могу его ненавидеть. Тот смешной старик говорил мне об этом…

Ланселот поперхнулся словом и рефлекторно обернулся к пустоте.

-Но ты будешь однажды гордиться мною, папа…- закончил Мордред все также спокойно.

Ланселот медленно поднял глаза на него и увидел в дверях замершую Моргану, на глаза которой навернулись слезы.

-Уже горжусь, — отозвался рыцарь, глядя в глаза феи, — горжусь…

Рыцарь Антор — приемный отец Артура и родной для Кея дожил до того, чтобы увидеть первые шаги Мордреда и тихо умер, придавленный горем. Он знал, что Мордред ему не родной по крови, но упорно называл его своим внуком. Старого рыцаря похоронили…

Леди Озера не возникала в жизни Ланселота, оставаясь в своем проклятом саду. Но она не выпускала его из поля своего зрения даже там, и иногда смотрела на то, как он спит и отправляла ветер в его комнату, что ерошил ему волосы…

Иногда Леди Озера приходила и к Мордреду. Однако тот отнесся к ней со странной враждебностью.

-Уходи. Ты плохая! — капризно сказал он и не отзывался на ее голос с упрямством, достойным своего отца.

Леди Озера вздохнула…

Она видела, какой огонь, вложенный Морганой, перешедший от ее ярости и силы, горит в Мордреде и видела, что однажды он пойдет войной… не против Мелеаганта — против него побоится, а пойдет против герцогства Ламир и Уриен. Он пойдет войной и будет жечь город за городом, пока не сойдется в битве с Уриеном, своим братом по отцу…

И много крови и слёз прольется в тот день. И много будет проклятий и плача. И пепла будет много на сердцах.

Но это все только будет. Все это только произойдет, и путь это уже написано в книгах судьбы, идти до этого еще долго.

Пока же Лея едет в карете с Лилиан и Мелеагантом, поглаживая свой живот, и думая о будущем, Антор мрачно поминает сынов своих, а Моргана и Ланселот склоняются над колыбелью Мордреда, пытаясь угадать, почему он заплакал…

И только Леди Озера и призрак Мерлина, явившийся ей, смотрят в этот мир, стоя в проклятом саду, но жалея не сад, а землю, что распростерлась под ними.

Конец истории.